– Бедная моя госпожа, – говорила Эбба, воскресным утром торопливо одевая Ревекку. – Будь вы поласковее с сэром Годриком, то может хоть на церковную службу он вас бы отпустил.

Ничего странного в том, что Эбба верила в историю о норманнском рыцаре и похищенной богатой наследнице: случалось, что именно так, презрев моральные законы и чувства девиц и дам, добывали себе жен и земли те, кто приносили клятву защищать справедливость. Скорее невероятной представлялась история о рыцаре храма, одержимом еврейкой. Ревекка кивнула, отпуская служанку. Пока что все шло так, как и задумывалось.

Не почитая день субботний священным для себя, назаряне избрали следующий за ним день, одной из традиций которого было обязательное посещение утренних богослужений в храме. Большая часть прислуги и кое-кто из свиты храмовника наверняка отправятся туда. Покои Ревекки находились в достаточном отдалении, чтобы, если не устраивать шум, не привлекать внимания оставшейся охраны.
Путь на свободу представлялся простым и очевидным: на окне не было решеток, а по каменной стене ввысь, чуть ли не под самую крышу, взбирались побеги дикого винограда. Храмовник позаботился, чтобы из окна открывался приятный вид, а стоило Ревекке позвать на помощь, то ее скорее бы услышал страж за дверью, чем кто-то с улицы. К тому же окно закрывалось настолько плотно, что растворить его слабой девушке одним усилием и без грохота было почти невозможно. Если только не расшатывать его постепенно. Никого не удивляло, что мучаясь от праздного безделья, пленница много времени проводила у окна, с тоской вглядываясь в недостижимую для нее свободу. Оставленная в одиночестве, она, созерцая, потихоньку незаметно проделывала осторожные манипуляции, и к назначенному для побега дню створка свободно открывалась.

Ревекка влезла на подоконник. Ее вдруг начали одолевать сомнения. Когда-то она шаловливой девочкой проделывала подобный трюк, перелезая через забор и пользуясь лозами дикого винограда, как веревками. Отец, обнаружив ее проказу, не стал ругать, а лишь грустно покачал головой и произнес: «Случись что с тобой, моя беспечная девочка, и мне нет места в этом мире». Для Ревекки этого оказалось достаточно, чтобы прекратить свои вылазки в город. Только тогда она была легче, забор меньше, а мир добрее. Если она сорвется с такой высоты, то не погибнет, но наверняка переломает ноги. Если позволит страху овладеть собой, то может потерять свой единственный шанс.

Попросив божьего благословения, Ревекка свесила ноги, развернулась и нашла первую выемку между камнями. Выдохнув, она ухватилась руками за виноградные лозы и оторвалась от подоконника. Следующий стык камней оказался достаточно глубоким, чтобы перевести дыхание, но лучше бы она не смотрела вниз. Качнувшись, чуть не потеряла равновесие. Ее взгляд был обращен только на ветви. Главное не задерживаться. Ее лестница не настолько надежна, но и спех не к добру. На полпути она чуть не соскользнула, когда встретила несколько вложенных в стену камней, слишком гладко прилегающих друг к другу. Руки уже начали уставать, но вдруг носок правой ноги коснулся ровной поверхности. Самая сложная часть бегства осталась позади. Оказавшись на земле, Ревекка едва не упала на колени, не столько из благодарности Иегове, сколько из-за того, что лодыжки от напряжения затекли и отказывались слушаться. Для молитв и восхвалений еще будет время. Будет время, если ее не поймают прямо здесь. Подняв голову и еще раз бросив взор на свою тюрьму, Ревекка скорым шагом направилась в противоположную сторону, откуда ранее доносился церковный звон.

Конечно, молодая женщина в дорогом наряде по французской моде и без сопровождения не могла не привлечь внимания. Пустота утренних воскресных улиц могла обернуться против нее, вздумай кто напасть на беззащитную жертву. Очень скоро один преследователь у Ревекки появился. Она заметила, что за нею увязался мальчишка лет десяти.

– Благородный юноша, я взываю к твоему милосердию и доброму сердцу, – резко обернувшись, произнесла Ревекка.

Мальчик огляделся по сторонам, желая увидеть «благородного юношу» и не наблюдая поблизости никого, кроме самого себя и загадочной красивой девушки, за которой он увязался. Если только она не слепа, раз приняла его одежды за одежды вельможи.

– Чего ты хочешь? – горделиво уперев в бока руки, ответил он.

– Покажи мне, где дом ростовщика, – без лишних витиеватостей попросила Ревекка, а когда мальчишка нахмурился, добавила. – Я щедро вознагражу тебя.

– Ступай за мной! – стараясь не потерять достоинство в глазах неизвестно откуда взявшейся иностранки, строго промолвил ее проводник.

– Иди вперед, а я последую за тобой, – сказала Ревекка. Мальчик выглядел безобидно, но об осторожности забывать не следовало.

– Вот он, твой ростовщик, госпожа, – маленький проводник указал на одну из дверей. – Где моя награда?
Ревекка сняла с шеи ожерелье, с ушей серьги, с рук браслеты, вложила их в мешочек на поясе и протянула все богатство мальчику.

– Вот и она, – каждая отдельная драгоценность для бедняка уже составляла целое состояние, а уж получить все это сразу было настоящим чудом: возможностью навсегда забыть о нужде. Несмотря на юность, мальчик это понимал.

– Не надо, госпожа, – он сдвинул руки за спиной и отступил на шаг. – Оставь себе. Пригодится. Неверные собаки могут обобрать тебя дочиста.

Слова были жестоки и несправедливы, но сказаны с таким чистосердечным прямодушием. Ревекка подошла к мальчику и присела, чтобы быть вровень с ним.

– Как зовут тебя, мой благородный защитник?

– Редулф, – буркнул он.

– Жива ли твоя мать, Редулф? – Мальчик кивнул. Ревекка вложила ему в руку мешочек с драгоценностями. – Сейчас спрячь это, принеси и отдай ей. Кроме нее никому обо мне не рассказывай. – Он снова кивнул. – Теперь беги домой!

Пока странная дама не передумала, Редулф поспешил последовать ее совету. Ревекка же направилась к заветной двери. Стук кулаком по деревянным доскам совпадал с гулкими ударами ее сердца, и девушке казалось, что там внутри ее никто не слышит. Опасения оказались напрасными. Дверь раскрылась, и Ревекка увидела молодого человека, красивого и статного, как царь Давид. Ревекка отметила прямую спину и расправленные плечи – их обладатель противился преклонению пред обидчиками. Открытое лицо, горделивый взгляд и ухоженная бородка. Голову венчала черная бархатная кипа. Остальные одежды: рубаха с широкими рукавами, длинная туника с поясом также были сшиты из темных тканей, потому так резко выделялся на груди нашитый желтый круг. Ревекка всегда считала этот знак символом позора, но не ее народа, а клеймивших их преследователей, но теперь увидев его, испытала невероятную радость.

– Мир вам, – сказала она на родном языке.

– Мир и тебе, – ответил открывший, пропуская Ревекку в дом.

Что чувствует рыбка, когда выскользнув из рук рыбака, неожиданно вновь оказывается в воде? Может, радуется избавлению, а может, оказавшись в родной стихии, просто дышит и не может надышаться. Вот и Ревекка как та рыбка. Стены дома ростовщика Меира казались ей надежней, чем стены самого крепкого замка, а чужие люди вмиг стали такими родными, словно не только вера связывала их, но и кровные узы. Без жалости Ревекка рассталась с платьем от храмовника и надела один из нарядов дочери ростовщика Леи. Хозяйка дома, жена ростовщика Ципора окружила ее вниманием, словно Ревекка и вправду была их потерянной родственницей. Именно ей Ревекка открылась, без утайки рассказав о своих злоключениях.
– Не хотелось бы бередить злые воспоминания, но скажи мне, Ревекка, как далеко зашел проклятый храмовник в своей распущенности? – прервала ее Ципора.

Ревекка и не заметила, что рассказала лишь о том, как решилась излечить храмовника и как сбежала, выбросив из повествования огромный кусок.

– Он вынудил меня стать его наложницей, – из-за сжавшего горло кома голос прозвучал глухо, Ревекку бросило в жар. Она пришла в ужас, но не от сказанной правды. Права была Ципора, мысли Ревекки тут же вернулись к оставленному храмовнику: к их первой ночи в лесной пещере, когда она прижималась к его груди, пытаясь согреть, и к их последней ночи. Буагильберу все-таки удалось запятнать ее душу. Слезы сами собой потоком хлынули с глаз.

– Не плачь, дитя, – крепко обняв, Ципора прижала Ревекку к костлявому плечу. – Если бы с моей Леей произошло подобное несчастье, я бы пожелала сама умереть.

– Отец… – всхлипнула Ревекка. – Если бы я могла сделать так, чтобы солнце зарождалось на западе и покидало нас на востоке. Если бы я могла вернуть все назад…

– Не тужи, дочка. Твой позор скоро забудут, если найдется тот, кто прикроет его. Все может разрешиться, – объятия ростовщицы стали слишком уж крепкими. Ревекка осторожно, но настойчиво подалась назад, и Ципора наконец ее отпустила.

– О чем вы?

– Мой сын Иаков. Это он встретил тебя. Запала ты ему в сердце, Ревекка. Мы с мужем не можем противиться молодым порывам. Пара вы красивая, а что было, то прошло. Я тоже желала бы, чтобы в доме моем ты осталась как вторая дочь мне.

– Я хочу дождаться отца и просить его благословения, – уж очень рассудительно и холодно ответила Ревекка.

– Красивая и мудрая, как праматерь Ревекка, – задумчиво покачала головой Ципора. – Не беспокойся. Посланник уже отправился к твоему отцу со счастливой вестью.

– Пусть благотворит Иегова вашему дому, милосердная госпожа.

Устыдившись собственной неблагодарности, Ревекка попыталась преклонить колени пред хозяйкой дома, но была подхвачена ее высохшими, как лапки птицы, цепкими руками.

– Не надо, дочка. Сейчас наш дом – твой дом. Тебя никто здесь не обидит и не заставит делать то, что противно твоему сердцу.

Своей дочери Лее Ципора строго-настрого запретила расспрашивать Ревекку о ее плене. Об этом разговорчивая девушка сама поведала гостье. Даже не упоминая о минувших горестных событиях, оказалось, что им есть о чем поболтать. Лея никогда не выезжала за пределы родного города. Ревекка повидала мир, путешествуя с отцом. Лея умела слушать, а Ревекка, вынужденная так долго молчать, говорила и говорила.

– Лея! Чем я провинилась, что мое дитя меня не уважает? – в комнатке появились Ципора и миниатюрная девушка-служанка, похожая на испуганную мышку, с невероятно огромными глубокими глазами. – Вечер на пороге, а твоя работа так и не сделана. На нерадивую жену скажут – мать не научила.

– Мама! – воскликнула, вскакивая, Лея, – видимо, упоминание о пока не случившемся замужестве было для нее сродни тому стимулу, которым в древности погоняли быков. Затем она снова обернулась к Ревекке. – Как бы я хотела, чтобы ты осталась здесь подольше. Ты уже мне как сестра.

– Беги, давай, неистовая, – поторопила ее Ципора. – Утомила она тебя, дочка. Вот, попей. Это поможет тебе уснуть.

Все маленькие домашние семейные ссоры вызывали у Ревекки добрую грусть по родному дому, но тут случилось нечто большее, чем обыденные недоразумения. Служанка собиралась налить в чашу ароматный напиток, но кувшин вдруг дрогнул, зацепив край сосуда, и содержимое пролилось на пол.

– Чтобы тебя постигло твое же несчастье! – Ревекка удивилась, как зло хозяйка накинулась на девушку и даже замахнулась.

– Нет-нет! Прошу тебя, не наказывай ее. Не хочу быть причиной слез в этом доме! Да и пить мне не хотелось.

Заступничество Ревекки разом остудило гнев хозяйки дома.

– Совсем бестолковая девица, – пожаловалась Ципора. – Пожалела сироту, теперь вот собираю камни.
Оказалось, что настал поздний вечер. Ревекку оставили одну. Она же не переставала удивляться, как скоро пролетел ее первый день свободы. Беглянке стоило последовать совету и отдохнуть, но сон не шел. Предложение Ципоры застало ее врасплох. В подобном выборе она скорее бы доверилась отцу. Сама же, как любящая и послушная дочь, его приняла. Все же Исаак пообещал, что последнее слово останется за Ревеккой, но если бы тот представил Иакова, как ее будущего мужа, до злополучного турнира в Эшби, то она бы не возражала – молодой и красивый, а раз одобрен отцом, то и достойный. Только вот вряд ли такое могло произойти, и Ревекка понимала почему. Судя по скромной обстановке дома и темным одеждам его обитателей, дела ростовщика Меира шли не так уж и хорошо. Несмотря на все тяготы, здесь царила любовь. Старик Меир – добродушный, невысокий толстяк с редкой седой бородкой и заразительным смехом, послушный своей жене, в отличие от него худощавой, строгой Ципоре, их неуемная дочь Лея – такие разные. Ревекке после всех пережитых приключений они казались родней. Она могла бы войти в этот род, как Руфь в семью Ноеминь, если только поверит, что Иаковом движет не только жалость или выгода, а и любовь. Он видел ее всего несколько мгновений. Неужели этого времени ему оказалось достаточно, чтобы воспылать страстью подобно…

Буагильбер уже наверняка обнаружил пропажу. Наверняка задумался, может и правда, как утверждали на суде, она умеет обращаться в лебедя.

Почему она опять вспоминает проклятого храмовника? Зачем, уже обжегшись распутной страстью, она снова пытается найти большой костер, если ей нужен только огонек взаимного уважения?

Такими рассуждениями, признала Ревекка, она завела себя в тупик. Утром она согласится на предложение Иакова, а точнее Ципоры, и разом похоронит тяжкое прошлое.

Решение было принято, но сон не шел. Ревекка приподнялась на своем ложе.

Добрые хозяева накормили ее так, словно храмовник в плену держал ее впроголодь. Из-за недоразумения ей не удалось утолить жажду. Ревекка потянулась за чашкой для питья, но та оказалась пуста. Нерадивая служанка не догадалась снова налить ее, да еще и кувшин унесла. На дне осталось всего немного отвара. Ревекка принюхалась. Питье на запах показалось ей странным. Смочив два пальца в остатках жидкости, она попробовала ее на кончик языка. Вкус оказался не менее подозрительным.

Какая-то сила толкала Ревекку выйти из покоев. Она хотела пить, но не хотела тревожить хозяев или подставлять служанку из-за своего каприза. Спустившись вниз, Ревекка оказалась в комнате, где хозяин дома принимал посетителей. Глаза, привыкнув к темноте, различили предметы: сундук, скамья, стол, а на нем кувшин. В детстве, когда Ревекка прибегала к отцу, то они любили разыгрывать старую историю, о праматери, именем которой ее нарекли.

– Дай мне напиться, красавица, – говорил отец, ухватившись за кувшин Ревекки.

– Пей! Я и верблюдов твоих напою!

Она провела рукой по гладкому, без выбитых на нем узоров кувшину. Сделала глоток, ощущая послевкусие даже малой толики отвара Ципоры. Обо всем она может расспросить хозяйку следующим днем, пока же нехорошо, если кто-то увидит ее в нижней камизе да еще и с непокрытой головой. Ревекка уже собралась вернуться к себе, когда услышала слишком громкое продолжение разговора.

– А что твоя Симха?! Ни лица, ни стати! И за душой ни шекеля! – гневный высокий голос несомненно принадлежал Ципоре. – Пригрели подлую змею!

– Если ты ее только пальцем тронешь… – Ревекка узнала голос Иакова.

– И что тогда? Побьешь мать? Чтобы горя мне не было – и меня самой тоже, дожить до такого дня! – заголосила Ципора.

В разговор вступил хозяин дома. Ревекке пришлось прислушиваться, так как, в отличие от своих собеседников, говорил он тихо, хоть и размеренно.

– Тише, женщина. Не зови беду. Ты же, сын, не забывайся. Где твое почтение к той, которая произвела тебя на свет?

– На позор? Что бы мне назвать женой гулящую девку, а своим ее ублюдка от неверного?

– Если бы не твоя Симха – от этой беды мы бы уже избавились. Тут важно не кто она, а кто ее отец. Да Исаак из Йорка богат настолько, что весь путь с Йорка до нашего порога мог бы умастить серебряными фунтами и золотом! Если эта девица и появилась у нас, то, как ответ на ревностное восхваление Иеговы. Она – наша с отцом спокойная старость, достойный муж для Леи и будущее твоих детей. Этим же утром надень ей на палец кольцо. Скажи: «Этим кольцом ты посвящаешься мне по закону Моисея и Израиля». Мы же с отцом будем свидетелями. Ночью сделаешь ее своей женой, а перед этим днем я позабочусь, чтобы прежде, чем принять тебя, она оказалась чиста…

– Зачем так торопиться, Ципора… – снова заговорил глава семейства. – С чего ты решила, что девушка с приплодом?

– Скорее я поверю, что разрушенный подлым Титом, Величественный Иерусалимский Храм вновь отстроят еще при нашей жизни, чем в то, как сбежала девчонка из своего плена, – проворчала хозяйка. – Спустилась по стене, как ящерица? Раз наша гостья что-то скрывает, то что-то тут нечисто. Скорее, она обрыдла любовнику, и он ее выгнал. Почему такое могло произойти, если девушка и лицом, и телом приятна? Может из-за того, что неверный не желает принимать плод своих чресл?

– Подожди, женщина, если это та самая Ревекка из Йорка, то не вернул бы неверный ее отцу? Не из жалости к старику и обесчещенной девице – такое этим зверям не ведомо, а из насмешки и собственной корысти? Сама знаешь, как велика родительская любовь.

– Может ты и прав, но что ты этим хочешь доказать? – уже не так решительно оборонялась Ципора.
– Девушка знает наш язык и Тору, но точно ли мы уверенны, что это та самая пропавшая Ревекка? Не лучше ли дождаться Исаака, не торопя господний замысел.

– Мудрые слова!

– Ай! Делайте, что хотите!

Ципора так эмоционально, так сердито крякнула, что Ревекка легко представила, как уверенная в своей правоте женщина машет рукой, временно отступая, но не сдаваясь. Гостью же опустили с небес на землю, и ей бы чувствовать угнетение и обиду, но она испытывала только непонятную легкость. Скоро она увидит отца! А еще Иаков ее не любит, и не она нарушила его сердечный покой! А еще…

– Что ты здесь делаешь, госпожа? Позволь я отведу тебя в твою комнату.

Ревекка едва не вскрикнула, когда позади нее послышался испуганный шепот и кто-то осторожно коснулся ее плеча. Обернувшись, она увидела неловкую маленькую служанку.

– Ты-то мне и нужна. Пойдем, Симха, – Ревекка пошла вперед, а служанка послушно засеменила следом. Когда они оказались на месте, Ревекка, присев на ложе, потребовала: – Зажги лампу, Симха.

– Как скажешь, госпожа. Но откуда тебе известно…

– Откуда мне известно твое имя? – перебила ее Ревека. – Так назвала тебя хозяйка. В этом нет тайны, но я знаю кое-что еще. Меня ведь, Симха, обвиняли в чародействе.

Лампа в руках служанки дрогнула. Наверняка в таком маленьком доме история гостьи стала известна всем обитателям. И каждый трактовал ее по-своему.

– Я пойду, госпожа…

– Погоди. Не хочешь поведать, что было в отваре, которым Ципора пыталась меня потчевать? – девушка молчала. – Тогда я сама тебе расскажу. Мята – она отгоняет тяжелые думы. Мед – для приятного вкуса и хорошего сна. Он же, если добавить даже немного, скроет горечь мяты. Правда, в напитке Ципоры его оказалось в излишке. Может для того, чтобы скрыть другую горечь – горечь полыни?

– Я пойду, госпожа, – повторила служанка. – Меня могут хватиться.

– До утра далеко. Никто тебя не хватится, – резко отрезала Ревекка. – Пока же слушай меня. Зелье из мяты и полыни дают раньше срока разрешившимся женщинам, чтобы очистить лоно. Беременная же, случайно или нарочно выпив его, рискует потерять ребенка. Однако, если плод крепко цепляется за чрево матери, все может завершиться только резкими болями. Для того, чтобы избавиться от него есть другое средство – такое сладкое, что мед только слился бы с его вкусом, но его было слишком много, чтобы мята приглушила пряно-земельный запах. Случайно тебе не известно, что это за зелье?

– Известно! – неожиданно, гордо вскинув голову, огрызнулась робкая Симха. – На себе довелось испробовать. Спорынья это.

Ревекка на мгновение замерла, не готовая к такому повороту. Но как бы остро она не жалела Симху – речь шла о ее собственной жизни.

– Столько спорыньи убило бы не только ребенка, если бы он был, но и меня. Неужели Ципора желала мне мучительной смерти?

– Она не желала. Я вместо щепотки подсыпала целую горсть спорыньи, когда Ципора отвернулась. Можешь поднять дом на ноги и рассказать правду, – презрительно ответила Симха.

– Но в последний момент, даже рискуя навлечь гнев хозяйки, ты отказалась от своих намерений, и спасла жизнь той, которая едва не разрушила твою.

– Что мне с твоей доброты? – бросила Симха и отвернулась, чтобы соперница не увидела ее слез. – Дари ее своему мужу.

– Я пришла сюда не для того, чтобы сеять раздор и забирать чужое, – служанка хмыкнула, как до того делала ее хозяйка, а Ревекка с какой-то легкой грустью вынужденно признала, что у Ципоры с неугодной бедной невесткой гораздо больше общего, чем у той, которая, как ей кажется, приведет всю семью к достатку. – Если Иакову нужны два свидетеля, чтобы назвать тебя своей женой, то с приездом отца они у вас будут. Я же не покину Англию, пока не увижу вашу свадьбу с раввином и хупой.

– Так сладко говоришь, что хочется верить, – куда и делась робость униженной девушки. – А ты сама как? Думаешь, позор так скоро забудется? А если еще ребенок от неверного?

– Не стоит обо мне беспокоиться, Симха, – несмотря на резкий тон служанки, Ревекка не стала подражать ей, а говорила мягко и уверенно. – У моего отца в Гранаде есть брат, пользующийся особым расположением у самого короля Мухаммеда Боабдила. Он давно звал отца покинуть этот жестокий край и, заплатив умеренную дань, которую мусульмане взимают с людей нашего племени, вести дела и жить спокойно, без обид. Что касается ребенка – об этом говорить еще рано. Я не настолько уверена, как почтенная Ципора. Если она все же окажется права, то дитя станет моим господним благословением. Ему не придется стыдиться своей матери.

– Мне пора, госпожа… – яростная тигрица мигом превратилась в тихую мышку, желающую поскорее сбежать после дерзкой вылазки за крохами.

– Иди. Только лампу оставь зажженной, – благосклонно разрешила Ревекка.

После ухода Симхи Ревекка улеглась на ложе так, чтобы огонек лампы оставался в пределах ее взгляда. Ни страха, ни отчаяния от того, что в ней, возможно, уже зреет новая жизнь. Приложив руку к животу, она попыталась представить подобное чудо. Как будто бы внутри горел маленький огонек. В прекрасной Гранаде, где на деревьях зреют солнечные апельсины, дочь Исаака и Рахиль станет ухаживать за больными, помогать нуждающимся, кормить голодных. Тело Ревекки находилось в доме ростовщика Меира, а душа уже там, в далекой стране: устав от дел, посвященных любви, богу и людям, она присаживается на лавку под раскидистой зеленой кроной. В ладони Ревекки покоится маленькая теплая ладошка, а над сидящими висит спелый плод апельсина – чтобы сорвать, надо только протянуть руку…
Хитроумная Симха придумала, как переубедить хозяйку, что их гостья не беременна.

– Этим утром курица пролила свою кровь не только ради того, чтобы быть съеденной за обедом. Теперь Ципора успокоится. Только сама не пожалей потом, госпожа.

Ревекка не собиралась предаваться сожалениям и унынию. Ципора согласилась подождать приезда отца и тогда решить вопрос о замужестве. Осталось снова запастись терпением.

Три дня ожидания прошли безмятежно и спокойно. Ревекка уже начинала скучать и томиться своим статусом жертвы и дорогой гостьи. Уговорив Лею помочь ей с домашними обязанностями, она шла за подругой, когда та внезапно остановилась.

– Похоже у отца заемщик. Если мы тихонько подкрадемся к занавеси, то можем взглянуть одним глазком на него, – прошептала Лея, ожидая своеобразное скудное развлечение.

Посетитель заговорил, и сердце Ревекки сделало гулкий удар, а тело оцепенело.

– Бриан! – ей пришлось прислониться к стене, чтобы удержаться на ногах.

– Тот самый насильник? Ты так бледна, словно и кровинки в лице не осталось. Бедная моя. Пойдем скорее отсюда, – крепко схватив Ревекку за запястье, Лея потянула ее прочь. – Не бойся! Он не доберется до тебя.
Как ни утешала ее Лея, оставшийся день Ревекка постоянно оглядывалась на дверь и вздрагивала от любого подозрительного шума, ожидая, что вот-вот ворвется храмовник и схватит ее, как это было при отступлении из Торкилстона. Храмовник! Именно храмовник или коварный Буагильбер. Он вливал ей в уши сладкий яд и просил звать Брианом, вот и сорвалось с языка это имя, как только услышала его голос. Хорошо, что невинная Лея не обратила на это внимания, как и на быстро промелькнувшую улыбку Ревекки. Сложив одно с другим, мало ли как бы она это расценила. Ревекка всего лишь радовалась счастливому избавлению. «Я смеюсь, потому что хитрый охотник прошел в шаге от добычи и не заметил ее», – убеждала она себя и понимала, что лукавит. Храмовник приходил не за нею, а затем, зачем неверные обычно ходят к ростовщикам: сделать заем. Похоже, без поддержки ордена для него начались тяжелые времена. Призрак нищеты стал лучшим лекарством от страсти. Она же к этому стремилась? Почему же тогда ей так тоскливо и холодно? Она надеялась, что если храмовник и кинется за нею, если найдет ее в том краю, то законы враждебной ему веры защитят несчастную жертву. Не кинется он! Не станет искать! Хотя разве не в этой милости господа ответ на молитвы Ревекки? Все закончилось…

В эту ночь в мечтах о далекой Гранаде на скамье под кроной апельсинового дерева Ревекка сидела совсем одна…



Больше недели Ревекка жила в доме ростовщика Меира. Нанеся только один визит, храмовник больше не появлялся, а бывшая пленница о нем и не расспрашивала. Гораздо больше ее тревожило другое: проливные дожди, отворившие небесные окна. Они не прекращались уже несколько дней, размывая дороги. Как бы ни торопился отец, при подобных обстоятельствах он вынужден будет задержаться.

Даже такому ненастью, как Всемирный потоп, когда-то настал край. Кто же знал, что за природными бедами придут другие – людские, рукотворные.

– Грязные собаки! – влетевший в разбитое окно увесистый камень пролетел всего в дюйме от испуганной Леи. И если бы девушка, взвизгнув, не отклонилась, он бы наверняка размозжил ей голову.

– Вывихнуть мне ноги, танцуя на ваших могилах! – с опозданием пытаясь прикрыть собой испуганную дочь, прокричала проклятия Ципора. – Червь им мозг погрыз? Что на них нашло?

Судя по шуму, чуть ли не весь город собрался за стенами дома Меира. Голоса сливались в один рассерженный гул, как будто злой великан разорил гнездо гигантских пчел, и теперь весь рой искал обидчика в доме ростовщика. И все же это были люди. До осажденных долетали угрозы и проклятия, пусть и не такие витиеватые и острые, как у хозяйки дома, но еще более страшные, такие, что имели больше вероятности сбыться. Кто-то посоветовал выкурить семейство Меира огнем, но отсыревшая солома отказывалась загораться.

– Глупцы! Поджарят нас и весь город в придачу! – Иаков сжал кулаки. Похоже, сейчас он как никто сожалел о несправедливых законах назарян, запрещающих его народу носить оружие.

– Град побил их посевы. Вот они и ищут виновных, – не теряя хладнокровия, рассуждал Меир. – Я родился здесь…

– И здесь умрешь, если не образумишься. Что ты надумал? – оставив Лею, Ципора бросилась наперерез мужу, который уже потянулся к двери, чтобы ее открыть.

– Поговорить. Я знаю этих людей…

– Поговорить? Нет, муж мой, это твою голову опустошил титов червь. Ты не Моисей, чтобы этот сброд расступился перед нами, подобно морю, по одному твоему слову. Да и тому понадобилось наслать на египтян Десять казней, чтобы убедить.

Воспользовавшись спором родителей, Иаков начал укреплять дверь, подсунув под нее увесистый сундук с крамом. Ревекка подала ему один из стульев. Встрепенувшаяся Симха подхватила еще один стул и, зайдя с другой стороны, передала его Иакову. Загромоздив ими двери, сын ростовщика взялся за массивный отцовский стол, приподняв его без видимых усилий.

– Хотите весь дом разворотить? – ворчал Меир. – Негде и присесть.

Ревекке показалось, что показной беспечностью ростовщик пытается подбодрить перепуганных домочадцев. Косяки двери уже содрогались, и было ясно, что устроенное наскоро заграждение ненадолго удержит лютующих горожан.

– В этом доме нет тайного хода? – Ревекка вспомнила вместительный сводчатый подвал в их доме в Йорке, в котором хранилось достаточно еды, питья и товаров, чтобы в случае напасти переждать несколько дней, не испытывая трудностей. Только одному из назарян довелось раскрыть этот секрет. Он назвался Диком Самострелом. Выкупив его из тюрьмы, пока он не окреп, скорее от отца, чем от преследователей скрывала в подвале. «Благодарность неверного уже в том, чтобы он не обернул твою доброту против тебя», – только и сказал отец, когда все обнаружилось.

– Уже жалеешь, что оказалась здесь с нами? – резко ответил Иаков.

– В этом доме только один выход, дочка, – мягко пояснил Меир. – Нам некуда деваться. Остается уповать на господа: что дверь выдержит до той поры, как безумие закончится.

Они забылись в общей молитве, прерванной вонзившимся в дверь лезвием топора.

– Опустите покрывала, – скомандовала Ципора подопечным девушкам.

Симха увлекла Ревекку в сторону. Набрав горсть золы из камина, она щедро размазала ее по своему лицу. Ревекка не успела возразить, как девушка проделала подобную процедуру и с ее лицом.

– Так надежней. Скажут: «Что с этой никчемной…». Ты же в глаза им не смотри. Может, все и обойдется.

– А как же Лея? – не выказывая особой благодарности, Ревекка попыталась вернуться к Ципоре и Леи. Обе женщины, не отрывая взгляда, пристально следили за брешью в двери, увеличивающуюся с каждым мгновением. Мать положила на плечо дочери руку, как будто желая придать уверенности. Ревекке вдруг также захотелось передать хоть часть тревог кому-то, кто старше, сильнее, опытнее ее. Вроде недавно, но как будто в другой жизни она наблюдала за кровавым падением замка. Всего лишь случайный свидетель тогда, теперь она была на одной из сторон противостояния, победитель которого уже известен.

– Она не согласится. Слишком много в ее жизни было солнца, чтобы забыть, зачем нужен плащ. Да и времени нет убеждать.

На этих словах Симхи преграда, защищавшая обитателей дома, рухнула, и разъяренные разбойники вломились внутрь. Ринувшись навстречу, Иаков безуспешно пытался их остановить. Ударом кулака ему удалось свалить одного из захватчиков, но следующий ворвавшийся подобным же образом остановил самого Иакова. Лея вскрикнула.

– Какой цветочек взрастил старый пес, – один из разбойников, мужчина лет сорока, с жидкими, неясного цвета волосами, в одежде, скорее грязной и сваленной, чем действительно старой, сдернул с лица девушки вуаль. Его действия противоречили грубым словам восхваления красоты дочери ростовщика. Без единого раздумья мужчина сорвал с шеи Леи ожерелье.

– Вот! Возьми все! – пока злодей не причинил дочери боль, Ципора сама скоро сняла с нее остальные украшения и протянула грабителю. – Не обижай мою девочку. Чтобы ни произошло – она невиновна.

– Бедный агнец! – засмеялся разбойник. – Не беспокойся, старуха, от Эйкена еще ни одна женщина не уходила обиженной.

После такого заявления мать и дочь просто-таки вцепились друг в друга. Несколько здоровых горожан с трудом их растащили.

– Пффф! – стиснув подбородок Ревеки в ладони и приподняв его, окатил гнилостным запахом изо рта еще один из захватчиков – обрюзгший от выпивки йомен. Похоже, хитрость Симхи сработала и Ревекка не показалась толстяку привлекательной, впрочем, как и маленькая служанка. Сопровождая каждый толчок и пинок проклятиями, их погнали к выходу. Меир получил увесистый удар только за то, что пытался успокоить жену. Беда в том, что от волнения он сказал это на родном языке, что тут же вменили ему в вину:

– Проклятый колдун! Хватит бормотать свои заклинания!

Оказавшись за порогом, пораженная Ревекка застыла: ей никогда не доводилось видеть столько ненависти. Возле дома Меира и вправду собрался весь город: мужчины, женщины, дети, старики – лица у всех перекошены злобой.

– За что ты так страшно убил моего сына? Что тебе сделал мой мальчик? – мощная, как колосс, женщина трясла огромными кулачищами, пытаясь дотянуться до Меира.

– Ты же Идгит, валяльщица шерсти? Скорблю вместе с тобой, если с одним из твоих сыновей произошло несчастье, но ни я, ни мое семейство к этому не имеет никакого отношения.

– Может, скажешь, что ничего об этом не знал? – судя по сутане и особым образом выбритой голове, обвинителем был священник. – Мальчик был утоплен, точно так же, как ваше подлое племя ранее убило другого ребенка в Норвиче. Тогда было доказано, что преступление оказалось сатанинским обрядом, призванным навредить добрым христианам.

– Клевета! – Ревекка заметила, как сложно сдержаться Иакову. Он снова готов был ринуться на обидчиков, но понимал, что силы не равны и его опрометчивость может стоить жизни его родителям.

– Ты смеешь обвинять Божьего человека во лжи, мерзкий червь? – в разговор вступил тот, кто, скорее всего, являлся истинным командиром погрома: мужчина лет тридцати, несомненно, рыцарь, вернувшийся из крестового похода, о чем свидетельствовал нашитый спереди на плаще крест. – Ты требуешь доказательств?

Его речь прервал истошный вопль Леи. По слишком уж очевидной причине ее, в отличие от остальных пленников, оставили в доме вместе с задержавшимися там «добрыми христианами».

Меир побледнел и издал стон, похожий на скулеж раненого животного. Ципора упала на колени, открыв рот в беззвучном плаче. Симха закрыла глаза и зажала ладонями уши. Ревекка желала бы последовать ее примеру, отрешиться хоть на краткий миг, равный удару сердца, от творящегося ужаса, но еще раз оглянулась на окружавшую толпу, надеясь увидеть хотя бы одно сочувствующе лицо. Нет, только злорадство и ярость, даже у женщин.

Иаков сделал отчаянный рывок, пытаясь хоть поздно, но спасти сестру – и тут же был сбит с ног и повален на землю.

– Скотина! – первый расчетливый удар в бок поверженного бунтовщика нанес благородный рыцарь.
Как по команде толпа сомкнулась вокруг Иакова. Дубинки, палки, кулаки так и взмывали вверх. Крики, плач и мольбы только подбадривали палачей, заставляя сильнее избивать жертву. Другие же добровольцы из «добрых горожан» держали пленников, не позволяя бросится на помощь родственнику и соплеменнику.

– Достаточно! – рявкнул рыцарь, но не из милосердия к избитому молодому еврею, а потому что его внимание привлек выходивший из дома Меира толстяк: тот самый, который пренебрег Ревеккой. Толпа неохотно, как свора собак, которую отогнали от затравленной полумертвой добычи, отступила.

– Так вот какие доказательства нужны были тебе, Сэйр Аркур, – Ревекка не узнала голос старого ростовщика: глухой голос человека, которого уже ничто не связывает с этим миром.

В руках у рыцаря оказался кованый ларчик. В подобном отец Ревекки хранил долговые расписки. И у этого было то же назначение. Поддев острием ножа крышку, Сэйр Аркур высыпал на землю бумаги, стоившие целого состояния.

– Огня! – приказал он, и заботливая рука тут же поднесла зажженный факел.

Меир равнодушно смотрел на костер, онемела и острая на язык Ципора. Она и Симха неотрывно смотрели куда-то – и Ревекка решилась перевести туда взгляд: на тело Иакова. Чуда не случилось. Молодой Давид оказался повержен и разбит. Он лежал без единого движения и звука. Красивое лицо изувечено и похоже на изуродованный кусок мяса, левая рука неестественно выгнута, и столько крови, смешанной с грязью. К горлу подступил ком от ощущения собственной слабости и бессилия и холод от понимания, что если Ревекке из Йорка и случится перенести нынешний день и увидеть солнце следующего, то эту картину из памяти ей не изжить никогда.

– Это еще не все! – провозгласил Сэйр Аркур, оборачиваясь к толпе. – Наверняка в доме этого нечестивца есть тайник.

– Так развяжем ему язык!

– Давайте-ка поджарим всю свору!

– Сотворим чудо: превратим собаку в поджаренного поросенка!

– Стойте! – рыцарь поднял руку, умеряя воодушевление толпы. – Есть лучший способ.

Ревекка, как и остальные, повернула голову туда, куда указывал Сэйр Аркур. В проеме двери стояла Лея, сама не своя, но живая. На бледном лице краснел след от удара, платье от ворота было разорванно, а волосы намотаны на кулак возвышающегося, как палач над жертвой для заклания, Эйкена. Его правая рука сжимала нож, приставленный к горлу Леи. Казалось, он уже впился в нежную кожу. Еще чуть-чуть и появится кровь, но Лея выглядела безразличной. Она ждала смерти, догадалась Ревекка.

– В углу, третий камень от камина, чуть светлее остальных, – Меир не собирался упорствовать, рискуя жизнью дочери, хотя и понимал, что, скорее всего, оттягивает смерть ненадолго.

– Я сам взгляну, – как-то вдруг неожиданно вызвался Сэйр Аркур. Время, пока шел обыск, показалось Ревекке вечностью. Наконец-то смельчаки, рискнувшие войти в логово колдуна, вернулись.

– Найдены ли доказательства сношений с дьяволом? – озвучил всеобщий вопрос священник.

– Неверный не соврал, – сообщил Аркур. – Точно там, где он указал, найден тайник с серебром и золотом. Отец Томас, несомненно, распорядится грязным богатством во благо и во славу Господа.

В толпе прошел глухой рокот:

– Наверняка уже со своими сподручными успели набить кошельки.

– И что теперь?

– Отпустят и все?

– Наверняка сговорились!

– Поганый пес сумел откупиться!

– Кроме того в тайнике было найдено еще кое-что! – не обращая внимания на недовольство горожан, жаждущих справедливости, а скорее, наживы, Аркур продемонстрировал находку: ожерелье. – Узнаешь?
Подтолкнув безвольную Лею к матери – знак честно исполненного уговора, рыцарь шагнул к Меиру.

– Узнаю, – неожиданно согласился тот. – Я продал его одному рыцарю. Сэру Годрику Готье.

– Я тоже его узнаю! – вперед вышел высокий нескладный юноша. – Я Сакса, сын Идгит, подмастерье, желаю свидетельствовать! Я видел это украшение у моего брата Редульфа. Ему передала его красивая, богато одетая незнакомка за то, что он показал ей, где дом ростовщика.

– Как видите, все дороги ведут в дом ростовщика, – провозгласил Аркур, взявший на себя роль судьи и обвинителя. – Кто же та загадочная красавица? Может она? – он ткнул пальцем в Лею.

У Ревекки перехватило дыхание, как будто она летела в пропасть: преступление ужасное, подлое… Несчастный мальчик, из-за нее оказавшийся звеном в цепи заговора… Ревекка тоже узнала ожерелье. Возможно, стоило учинить другой обыск, чтобы найти того, у кого остались браслеты и серьги? Она понимала, как мал шанс, что ее услышат, но и молчать, позволяя твориться несправедливости, не могла.
– Я Ревекка из Йорка, дочь Исаака! Я желаю свидетельствовать! – Толпа снова зарокотала, но не от внезапного заявления Ревекки, а оттого, что людей вынудили расступиться, чтобы пропустить новых действующих особ судилища – трех всадников. Ревекка прекрасно знала всех их, особенно того, кто в полном боевом вооружении возглавлял небольшой отряд. – Вот он, сэр Годрик Готье!

– Это не мое имя, тебе это прекрасно известно, – того, к кому обращалась, совершенно не смутил странный вид Ревекки. Он медленно, по кругу объезжал со своими спутниками пленных евреев и их судей, и горожане вынужденно отступили еще на несколько шагов.

– Так свидетельствуй, Бриан Буагильбер! Спаси несправедливо оклеветанных!

– Я приехал спасти тебя, – он протянул руку, но Ревекка отступила.

– Нет! Я останусь с теми, кто близок мне по вере и положению! Ай!

Ревекка не успела уклониться. Нога предательски подвернулась, и прежде, чем девушка успела утихомирить резкую боль и прийти в себя, храмовник, слегка нагнувшись, схватил ее за ворот платья, как котенка за шкирку, и приподнял.

– Головой за нее отвечаешь, – довольно бесцеремонно Буагильбер передал не успевшую прийти в себя Ревекку подъехавшему почти вплотную молодому оруженосцу Арну.

Горожане начали подозревать неладное: у них из-под носа уводили одну из жертв. Пока что никто не решался противостоять открыто, даже Сэйр Аркур, только сама спасенная вдруг начала возражать.

– Отпусти! Прошу тебя! Я должна быть там! – умоляла она, но безрезультатно.

– Тише, госпожа. Не осложняй мастеру его миссию. Ради тебя он совершает то, что навсегда закроет путь к положенным ему почестям и возвышению, – негромко, но грозно предупредил подопечную Арн.

Ревекку поразило не вежливое обращение – мало кто решился бы назвать «госпожой» еврейку и поставить, таким образом, над собой, но весть об опасных намерениях Буагильбера. Она притихла. Лошадь с ровного шага перешла в галоп, а Ревекка так и не решалась оглянуться, словно один взгляд превратит их в соляной столб, как непослушную жену Лота.

Они остановились далеко за городской чертой. Арн слез с лошади и осторожно снял Ревекку. Молодой оруженосец пожертвовал большей частью воды из бурдюка, чтобы она смыла с лица сажу. Потом Арн удалился по своим мужским делам и долго не появлялся. Ревекке показалось, что все это он делал специально. Пока он отсутствовал, она даже с вывихнутой лодыжкой могла придумать, как взобраться на лошадь.

Ревекка не верила в бескорыстное благородство Буагильбера.

«Какое мне дело до того, что станет с евреем?», – кажется, так ответил храмовник на ее мольбы спасти отца из пылающего замка. Если он только прикрывал бегство Арна и Ревекки, то уже давно должен был их найти. Он сильный и опытный воин, но что два пусть и умелых человека против толпы? Многие горожане, отправляясь разбираться с «колдунами», вооружились вилами, топорами, дубинками…

– Он скоро будет здесь, госпожа, не успеешь и молитву прочитать своему Богу, – как будто разгадал ее мысли Арн.

Ревекка кивнула.

– Но как он узнал, что я в беде?

Прежде чем ответить, Арн сорвал колосок пырея, очистил его от листочков и сунул в рот.

– Городок невелик. А уж о погроме весть скоро разлетелась, – сквозь зубы ответил он. – Если бы мастер не боялся опоздать, то соглядатай за домом получил бы нагоняй за позднее донесение.

– Так он знал… – еще бы понять: сама она разочарована или обрадована прозорливостью врага…

– «Если птичка захотела ощутить свободу, то пусть насладится в полной мере до поры до времени. Пока она затаилась в гнезде и не чирикает, и мы, и она в безопасности».

Ревекку не обидела попытка так бесхитростно ее ужалить, передав слова Буагильбера. Скорее, насторожило то, что за этим стояло. Так же, как легко храмовник предположил, куда скрылась его пленница, так же легко было предположить, что его дерзкая выходка не окажется безнаказанной. Тяжелой поступью возмездие шло за ними следом.

– Какое бы беззаконие ни учинил твой хозяин, ты его оправдаешь, – беззлобно сказала Ревекка. Раньше она не желала замечать, насколько преданы Буагильберу его люди, раз готовы сложить голову в сомнительном деле только ради прихоти хозяина. Одним страхом подобной верности не добиться.
Арн не успел ответить. На дороге показались те, кого ждали: два всадника, и не только. В телеге, запряженной беломордым рыжим мулом, ехало все семейство ростовщика Меира. Почти все… Наскоро прикрытый мешковиной и ветошью, с ними ехал скорбный груз: Иаков. Ревекка и хотела бы если не приободрить, то хотя бы разделить общую скорбь, но подойдя ближе, услышала полушепот потемневшей от горя Ципоры:

– Не могу видеть эту девку! С ней к нам в дом пришло несчастье. Сам Ангел Смерти выбрал ее своей спутницей.

Ревекка не стала дожидаться, пока Меир ее прогонит и навлечет гнев храмовника, но ростовщик сам догнал ее.

– Прости ее, дочка. Она не хотела тебя обидеть.

– Госпожа Ципора права: я навлекла на вас беду. Если бы я не пришла к вам за помощью, Иаков был бы жив.
– Мы не знаем, какими путями поведет нас господь. Если соседи держали за пазухой камень, то все равно когда-то бросили бы его: с лживым наветом или без. Но тогда бы у нас не было защитника.

– Благодарю вас, что не держите зла, – такую тоску ей еще не переходилось переживать. Было ли искренним прощение Меира или нет, но она впервые ощутила преграду между собой и своим народом. – Куда вы теперь?

– В Уэлби. Там у Ципоры родня. Ты могла бы поехать с нами, если только… – ростовщик бросил беглый взгляд на Буагильбера, сидевшего, прислонив к дереву спину.

– Пусть удача вам светит, как звезды на небе, – прервала его Ревекка, пока Меир не произнес: «если храмовник тебя отпустит».

У нее оставалась тревога, тяжкими путами сжимавшая сердце. Если сначала она хотела посоветоваться с Меиром, то теперь совсем отказалась от этой идеи. Что он мог сказать? Проси помощи у своего покровителя? И разве в сложившейся ситуации у нее был иной выбор?

Дерево было достаточно широким, чтобы найдя в стволе опору, присесть рядом с Буагильбером, но не коснуться его.

– Прекрасная дева снизошла одарить вниманием того, кто из-за ее прелестей теперь навсегда отвергнут своими соплеменниками? – дурной знак: храмовник даже не повернул в ее сторону голову. – Христиане нередко проливают кровь друг друга ради славы или богатства. Но делать это ради евреев?

– Ты говорил о своей душе, как о засохшем саде… Но сегодня я увидела там невероятной красоты цветок… – как-то само собой Ревекка так же, как ранее Арн, сорвала колосок. Только вместо того, чтобы использовать его как зубочистку, она свернула его в травяное колечко – нехитрое украшение на палец.

– Лучше уж твое молчание, чем такая грубая лесть. Чего ты хочешь?

Просто чтобы занять руки и скрыть волнение, Ревекка надела травяное колечко на палец.

– Мой отец… Он направляется сюда, чтобы встретиться со мной, и может угодить в ловушку.

– Уже нет!

– Как? Что с ним произошло? Ты…? – на мгновенье перед глазами Ревеки погас свет. Она боялась озвучить страшную догадку.

– Я перекупил посланца. Это было не так и сложно: ростовщик скуп, двойная цена за то, чтобы донесение не было доставлено, оказалась не такой и непомерной. Твой отец и не предполагает, где ты.

– Невероятный человек! – Ревека скомкала стебелек и отбросила прочь.

– Прекрасный цветок увял? – Буалгильбер усмехнулся, но это была не злобная, а, несмотря на прожитые лета, коварная ухмылка мальчишки, которому удалась проказа. – В путь! – скомандовал он.

Ревекке только и оставалось подчиниться. Главное, что успокаивало ее, что внушало надежду: отец в безопасности.